ТОП Тверь публикует полную версию рассказа Александра Харченко «Привет с Окинавы»

24 ноября медиахолдинг РИА «Верхневолжье» отмечает 5-летие — время, за которое мы укрепились в дружбе со старыми друзьями и приобрели множество новых. Друзья начинают присылать первые поздравления и подарки для наших читателей. Ветеран журналистики, полный кавалер медалей ордена «За заслуги перед Отечеством», военный корреспондент, ветеран агентства «ИТАР-ТАСС» Александр Харченко передал для публикации на «ТОП Тверь» рассказ «Привет с Окинавы», в котором он описал свой первый опыт работы в «горячей точке», в частности, в Грузии, когда свергали президента, о встречах с чеченскими ребятами, коллегах-журналистах.

«ТОП Тверь» публикует рассказ в полном объеме в нескольких частях. Поверьте, это очень интересно.

Александр Харченко

«Привет с Окинавы»

Часть 1

Вечер минувшего дня я провел за решением сложной задачи: с чего начать завтрашний семинар по экстремальной журналистике со студентами  госуниверситета.

Поговорить об этом с будущими коллегами  меня попросил давнишний приятель,  доцент Александр Токарев. Я отказывался, ссылаясь на то, что у меня нет  педагогического опыта.

— Так это – то, что надо, — шумел он, после очередной чашки чая. – Ты — репортер – практик, который сделал себя сам. Как спецкор одного из крупнейших в мире информагентств, побывав во многих «горячих точках». Под пулями походил. Тебе студенты, это будет второй курс, поверят быстрее, чем любому, пусть очень хорошо подготовленному преподавателю.

— Даже тебе?

— А чем я лучше?

Я знаю Токарева, как телевизионщика, который пересек страну от Владивостока до Санкт-Петербурга. В начале второй чеченской войны  он оказался в Дагестане, куда из Чечни ворвались бандиты  Басаева, «черного араба» Хаттаба и наемники из «Исламской международной бригады», связанной с «Аль-Каидой». Побывав на местах боев и увидев своими добрыми глазами всю эту жуть, Александр Сергеевич решил организовать «боевой» семинар.

— Со студенческой скамьи будущие журналисты должны чувствовать, что происходит в стране и в мире. Не так уж далеко от патриархальной Твери, шумят цветные революции, происходят межнациональные конфликты, гремят выстрелы, убивающие, как на Донбассе, женщин и детей, — доказывал он свою правоту.- Это поможет им острее почувствовать наше  сложное время.

— Я всегда хотел работать в центральных СМИ, быть в центре громких событий. А теперь, Александр Сергеевич, друг ты мой, я люблю рассказывать читателям о концертах мировых знаменитостях в областной  филармонии, или о цветении «царицы ночи» — кактусе  в нашем Ботаническом саду.

Чтобы я ни говорил Токареву, а война во мне самом продолжается. Особенно по вечерам, когда я перелистываю страницы своих «боевых» блокнотов, перебираю фотографии, прослушиваю и просматриваю кассеты, с которых звучат голоса друзей и врагов. Даже тех, кто предавал нас на Северном Кавказе и не только там. Война затягивает. Порой мне кажется: когда поставлю последнюю — не крайнюю, а именно последнюю точку, она  из меня уйдет, как на сороковой день уходит от живых душа умершего человека. А что тогда останется во мне? Что?.. Думая об этом, я уснул. И мне приснилось первое занятие будущего «боевого» семинара.

Группа расположилась  в маленькой аудитории на третьем этаже главного университетского корпуса. Для  доверительного разговора лучше не придумаешь. На  меня смотрели двенадцать пар глаз.  А я смотрел на них.

Этих юношей и девушек, знающих о «горячих точках», только из кино или телека, мне надо расположить к себе. А главное – понять: хотят ли они разбираться в том, о чем я собираюсь рассказывать. Может пожалеть психику десяти домашних цветочков и двух кактусов на подоконнике?  Один из них долговязый Ленчик-панк, если судить по шикарному ирокезу, атрибутам его одежды и тату на руках. Другой — Евгений – крепыш с открытым лицом. У него смешная прическа: выбритые виски, а на голове разлегся «бобер», хвост которого по затылку спускается к шее.

Таких мальчиков родители не научили владеть своим телом так, чтобы в ходе боя они могли, подтянувшись,  влезть в высокое окно разбитого дома или перемахнуть через забор, чтобы остаться в живых. Зимой 95-го в Грозном эти «карандаши» — так их называли — с автоматами, тяжелыми бронежилетами, касками и другими причиндалами  становились легкой мишенью для  хорошо физически подготовленных боевиков…

А пока мысленно мы спрашивали друг друга: кто ты?

Спасибо, японский друг!

Чтобы студенты быстрее вникли в тему, предлагаю посмотреть фильм «Стрингер», снятый моим другом Этибаром, а для меня просто Эдькой  Джафаровым. Видеоряд его ленты страшен своей достоверностью и жестокостью. Это своеобразная Исповедь журналиста, работавшего в «горячих точках» на территории бывшего СССР, а также  в ряде зарубежных стран. Так определил жанр телефильма сам Этибар. «…Я видел, как погибают дети, я видел матерей, которые это видят. Я видел, как расстреливают людей, которые только что расстреливали других сотнями — и их, как бешеных собак, нельзя было оставлять в живых», — звучали с монитора слова его Исповеди.

— Вы тоже такое видели? — спрашивает сидящая у дальнего окна испуганная «дюймовочка».

— Да! Везде «горячие» точки одинаковы. Меняются только географические названия и  действующие лица.

Для создания творческой обстановки предлагаю группе перебивать меня, сразу спрашивать, что непонятно. Знаете, когда в человеке умирает журналист?

— Когда он перестает задавать вопросы, — отвечает староста группы Даша.

— Совершенно верно.

Вижу довольные улыбки на лицах ребят.

— Представьте, что вы на редакционной летучке. Обсуждаете будущий номер!.. Вам же это знакомо?

Общий ответ отрицательный. Только «блонда» в откровенной джинсовой юбке, обвешанная пластмассовой бижутерией – ее почему-то любят студентки, приехавшие из отдаленных сельских районов, говорит:

— Бывала и бываю. В «еженедельнике» веду молодежную полосу.

— В областном?

— Зачем? В нашем,  районном, — гордо заявляет она.

Как вы думаете: какому первому  правилу должен следовать журналист на любой войне? – вытаскиваю из рукава козырного туза. В ответ тишина. Группа  переглядывается, на ходу сочиняя ответ, как в передаче «Что? Где? Когда?».

— Вовремя сообщить о происходящем, — выдает Ленчик-панк.

— Это так, но и ничего не додумывать в своих текстах, — тихо говорит «дюймовочка». – Не врать!

— А как же святая ложь во имя достижения конечного результата? – лениво, как удав, Ленчик тянется по парте. Тут я его подсекаю:

— Можно ирокеза лишиться, — в аудитории раздаются смешки.

— А второе?

— Нельзя показывать свой страх.  Будешь — проведешь остаток жизни в зиндане – яме для пленных. Рабом. У чеченцев есть хорошая поговорка: кто однажды лег, тот на колени уже не встанет. Это без комментариев!

— Журналистика, особенно экстремальная  – образ жизни, — говорю,  медленно прохаживаясь по аудитории. — Ты все время в поиске. Когда новость есть, ее надо быстро передать в редакцию и сразу забыть.

— За что вы любите журналистику? – спрашивает конопатая  «пышка».

— Чтобы ни происходило, журналист пусть косвенно, но является участником события. А это и ответственность: лично мне Информагентство доверяло  освещение парусной регаты Олимпийских Игр на Таллинском залив, Полярного конгресса в Сыктывкаре, освещение «цветных» революции, вооруженных конфликтов.

— Что вы больше всего цените в людях? – интересуется смуглая шатенка с зелеными глазами. Нина очень похожа на итальянскую красотку из «Сладкой жизни» Феллини.

— Порядочность. Были моменты, когда, несмотря на опасность,  надо было идти за информацией. Особенно в охваченном гражданской войной Таджикистане, где убивали направо и налево. И я шел, не думая больше ни о чем.

—  Чем первая командировка в «горячую точку» отличается от пятидесятой? – вступает в разговор «бобер» Евгений. – Куда вы ездили?

— Было что-то необычное? – добавляет староста группы Даша.

— Ничем. Просто накопленный опыт становится твоим оберегом, мешает совершить необдуманные поступки, помогает качественно работать и…  остаться в живых.

— Помните первую? – интересуется «бобер».

— Конечно. В Грузию, когда свергали президента Звиада Гамсахурдию.

— Что было самым трудным? – тянет руку «дюймовочка».

— Найти и написать правдивую информацию, — отвечает за меня «бобер». – Я читал, на войне каждый считает себя правым.

— Нет! Самое трудное — передать сообщение в редакцию. А вот закончилась моя первая командировка действительно  необычно — в Грозном.

— Вас же направили в Грузию, причем тут Чечня?  Расскажите, расскажите, — зашумела группа.

***

— …Ничего не понимаю, — дежурный редактор на Главном выпуске агентства протягивает мне листок с текстом. – Саша, это твое с Альбертом Кочетковым сообщение из Тбилиси от 3 октября.  Причем здесь Япония? Окинава? Какой-то радиолюбитель-коротковолновик: «Прошу передать в Москву, Тверской бульвар, ТАСС, — читает он с листа: «Последние указы президента Грузии Звиада Гамсахурдии о Национальной гвардии свидетельствуют о превышении им своих полномочий…».

А я понимаю и мысленно благодарю грузинского горноспасателя Гиви и неизвестного японца с далекой Окинавы.

…Осень в Тбилиси. Верные Гамсахурдии подразделения гвардии готовят штурм здания Гостелерадио Грузии.

Сюда с проспекта Руставели ушли лидеры оппозиции. Два Тенгиза – бывший скульптор, а теперь командир Национальной Гвардии генерал Китовани, экс-премьер министр Сигуа, а также их ближайшие сторонники.  Они требуют отставки президента. Это здание с огромными окнами горожане сразу назвали «последним оплотом демократии».

В небольшом кабинете на четвертом этаже разместился пресс-центр. Желание узнать оперативные новости приводит сюда журналистов из разных стран. В центре внимания часто оказывается собственный корреспондент ТАСС в Грузии Альберт Кочетков, к которому я приехал в помощь. У него всегда больше информации, даже чем у Давида – собкора  «Известий». К комментариям тассовца прислушиваются.

Мы бурно обсуждаем происходящее, делимся сигаретами, едой. Это вначале, когда оппозиционеры перебрались сюда, проблем с ней не было. Местные бизнесмены считали за честь «поддержать демократию» — везли с базара целые подносы с еще дымящимися горками мяса, зелени, сыра и другой вкуснятины. Вскоре этот источник начал иссякать. Лепешку приходится делить на троих. При этом самый большой кусок отдаем гвардейцам из роты охраны, которые заступали на дежурство ночью.

К нам они заходят покурить, поболтать. Одному из них, совсем мальчишке, очень понравилась хрупкая Арпика — журналистка из ереванской «вечерки». Он трогательно за ней ухаживает, приносит осенние цветочки и шоколадки.  А вчера, вытащив из кармана горсть патронов к «калашникову», один  подарил девушке, остальные, молча, раздал всем, кто находится в пресс-центре и молча ушел. Я не понял этот жест. Может грузинский Ромео дал понять: ради темноглазой красавицы-армянки готов  погибнуть, как настоящий воин? Не знаю, грузины любят театр.

— Надо же. Просто мыльная опера, — замечает конопатая «пышка», а «блонда» начинает меня доставать:

—  И чем закончилась эта любофф? Его убили люди президента. А Арпика, или как там ее, умерла от горя, (томно вздыхает) обнимая мертвого возлюбленного? Ах! — разводит она руками и томно закатывает глаза.

— Вас послушаешь, Шекспир отдыхает.

— При чем здесь Шекспир? – не понимает блонда и тянется ко мне с вопросом:  — Так чем все закончилась?

— Не знаю. Мне было не до лирики. Кстати, цинизм присущ журналисту, иногда он помогает в работе. Мальчишку-гвардейца и эту девушку в любой момент мог снять снайпер. Дай Бог, чтобы вас так кто-нибудь полюбил, с первого взгляда.

— Еще чего, — брезгливо морщит носик «блонда». – Нам такой хоккей не нужен.

Тбилиси. Поздний вечер. Сижу на подоконнике и наблюдаю за тем, что творится внизу, перед главным входом. Там стоят два «динозавра» — новенькие бронетранспортеры нацгвардии. Часть вооруженных формирований в дни августовского путча отказалась подчиняться Гамсахурдии, обвинив его в поддержке ГКЧП. Теперь гвардейцы взяли оппозицию под свою защиту.

Рядом в лунном свете сотни людей окружили Каталикоса всея Грузия Илию II.   Особенно трогательно выглядят дети,  держащие в ручонках горящие свечи, как и взрослые. Все вместе они молят Бога дать  мир грузинскому народу.

Впечатляющее зрелище.

Медики предупреждены, что в ближайшее время ожидается массовое поступление раненых и травмированных. В больницы завозят  донорскую кровь и кровезаменители, антисептики и другие лекарства, перевязочные материалы. Все в большом количестве.

Ночь ознаменована первым огневым столкновением. Сторонники президента безуспешно пытались штурмом взять штаб-квартиру оппозиции, но, получив по морде, отступили.

Постепенно привыкаю к стрельбе, которая по ночам звучит все чаще.

— Разве можно к этому привыкнуть? – нерешительно спрашивает «итальянка» Нина.

— Оказывается, можно, — отвечает за меня Евгений, поглаживая «бобра». — Я читал про Сталинград. Там даже под немецкими бомбежками некоторые умудрялись спать.

…Единственной ниточкой, связывающей меня и Кочеткова с московской редакцией, остается телефон. Но после того, как об этом становится известно (по глупости я написал про него в информации, прозвучавшей из Москвы в программе «Время»), межгород нам отключили. В аппаратной молчат телетайпы.

— И какой выход? – отворачивается от окна Ленчик-панк. Он вытаскивает из ушей «капельки», из которых еще звучит «Мертвый анархист» группы «Король и Шут». — Не понимаю, информашку можно было по «мобиле» перегнать.

— Тогда еще не было мобильной связи, — вклинивается молчавшая до этого белобрысая «карелка».

— Надо же, в какой тайге вы работали, — тянет свое Ленчик и достает из куртки  iPhone последней модели.

…Здание Гостелерадио окружено плотным кольцом милиционеров. Они пропускают только женщин. Маленькая, похожая на мальчишку, Сильви — корреспондент France presse, как и другие иностранные журналисты, живет в «Интуристе», поэтому периодически выходит из «последнего оплота демократии».

Она угощает меня кофе из термоса. Мы вспоминаем Париж: квартал влюбленных — Сен-Жермен-де-Пре, любимое кафе Хемингуэя из романа «Праздник, который всегда с тобой», прогулочные речные трамваи.  Сильви трогательно читает Аполлинера: «Sous le pont Mirabeau,  coule la Seine et nos amour…» — «Под мостом Мирабо тихо Сена течет и уносит нашу любовь…»

— Александр Сергеевич говорил, что вы не терпите женщин-журналисток на войне, а тут… Просто идиллия, — на красивом лице «итальянки» Нины появляется загадочная улыбка, в зеленых глазах вспыхивают искорки.

— Сильви не в счет. Смелая, отчаянная, целеустремленная.

— И много  вы видели таких, которые «не в счет»? – снова солирует «итальянка» Нина.

Ухожу от двусмысленной темы.

Говорю, что меня возмущает, с каким безразличием некоторые руководители федеральных СМИ командируют «домашних» тележурналисток в послемайданный Киев, кипящий националистами с портретами Бандеры, потомками бойцов из УНО-УНСО. Кидают девчонок в гущу факельных шествий с фашистской символикой нацбатов.  Это чудо, что пока все обходится словесными стычками, обливанием безвольно стоящих москвичек зеленкой, закидыванием их яйцами, высылкой из страны, а не изнасилованием  и убийством.

Помню по Чечне заигравшуюся с огнем москвичку Чайкину из «Газеты». Знакомый офицер ФСБ попросил меня передать Валентине, чтобы та возвращалась домой. «Она стала свидетелем продажи боевикам современного оружия из сопредельной республики. Ее жизнь в опасности!..».

Выбрав момент, когда в номере гостиницы мы остались вдвоем, я передал Чайкиной слова чекиста. Она собралась и ушла, но… никуда не уехала. Перебралась в  частный сектор. Переодевшись чеченкой, осталась добивать тему, пока не получила пулю в затылок.

Я был на ее отпевании в Свято-Даниловском монастыре. Даже выступал за лидером «Яблока» Явлинским. Говорил, что «никому не дозволено ставить на колени журналистов и стрелять нам в затылок!..»

— Если мужчины боятся ехать… — вздыхает староста, и вдруг слышу до боли знакомые слова: «Перед тем, как куда-то залезть, надо подумать, как оттуда вылезти».

— Даша, откуда вы знаете эту поговорку?

— Папа любит повторять.

— А кто у нас папа?

— Офицер. В Афганистане был. В Кандагаре ротой командовал. Награжден орденами — Боевого Красного Знамени и Красной Звезды, — с гордостью за отца говорит дочка, а еще – медалями. Одна – афганская…

Тут я понимаю, что один союзник в третьей группе у меня уже есть.

…Напустив на себя таинственность, Сильви подсказывает нам с Альбертом дорожку, по которой можно незаметно выбраться в город.

Часть 2

На следующий день я просачиваюсь сквозь посты на Главпочтамт. Залезаю в душную кабину, набираю телефонный номер  московской редакции и диктую подготовленное с Альбертом сообщение:

«По меньшей мере пять человек погибли минувшей ночью в Тбилиси после введения в столице Грузии чрезвычайного положения…». Листая блокнот в поисках нужного абзаца, поворачиваюсь и краем глаза вижу стоящих у кабины трех вооруженных до зубов мужчин.

У населения много оружия — от старинных маузеров, карабинов и шашек до современных «калашниковых» и зарубежного стрелкового оружия.

Вешаю трубку и, стараясь скрыть страх, открываю дверь кабины. Один из «трех мушкетеров» берет меня под руку и, картинно вращая  огромными карими глазами под пышными бровями, говорит:

— Мы все слышали. В Москву звонил? Ты все правильно передал, корреспондент. Молодец!.. Пусть весь мир знает, что здесь происходит. Береги себя!..

— Правда, что страх постоянно преследует вас в «горячих точках»? – интересуется «карелка». — Неужели нет каких-нибудь таблеток?

— Думаю: страх в данном случае работает на самосохранение, — считает Ленчик-панк, не так ли, Александр Антонович?

— Согласен. Транквилизаторы могут навредить. Притупляют бдительность.

— Ничего не боятся только дураки, — подает голос «кудряшка». – Об этом давно известно из мировой литературы, как и о безрассудной храбрости, которая чаще всего ведет к гибели.

— Все согласны? Голосовать не будем? – и я продолжаю свою «тбилисскую историю»:

— На улице натыкаюсь на похоронную процессию. Десятки людей медленно и печально сопровождают два гроба. Хоронят милиционеров — сторонников Гамсахурдии, которые у одного из предприятий жизнеобеспечения города вступили в бой с национальной гвардией.

— Один был убит сразу, другой умер через день в больнице, — говорят стоящие рядом с каретами «скорой помощи» люди.

– Через два, — поправляют их пожилые «звиадистки» — ярые сторонницы Гамсахурдии. Альберт предупреждал меня, что этих зомбированных, истеричных женщин в черных одеждах, надо опасаться. Они наперебой добавляют: — Первого похоронили сразу. А теперь гроб вытащили из могилы. И теперь их похоронят рядом, на почетном месте. Так решил наш любимый Звиади!, — переводит мне слова старух мужчина в ковбойке и шляпе с широкими полями. Тихо добавляет: — Если это правда, какая дикость!..

Замечаю, что «блонда» и ее худенькая соседка меня не слушают. Достали из рюкзачка «косметичку», глянцевый журнальчик, смотрят, что-то активно обсуждают, даже хихикают.

Прерываю их «пикник на обочине»:

—  Что вы знаете о Тбилиси? – спрашиваю «блонду».

— Песню «Тбилисо»: «Расцветай под солнцем Грузия моя!..», и что там прекрасные вина: «Киндзмараули», «Мукузани», — девица поднимается из-за парты и, сверкнув коленками, вызывающе смотрит мне в лицо.

— А про миллион алых роз слышали?

— Кто же не… Пугачиха задолбала: с утра до вечера по радио и ТВ, вместо нормальной музыки, только и слышно: ««миллион, миллион пьяных рож».

— А кто герой?

— Какой-то художник.

— Не какой-то, а Николо  Пиросмани. А эта песня — о его неразделённой любви к французской актрисе Маргарите де Севр.

— Мне надо это знать?- хмурится «блонда». —  У нас на дискотеке…

— Ладно. Кто сейчас в Грузии у власти?

— Мало ли кто? — она бросает на группу взъерошенный взгляд, но  никто ее не поддерживает, даже  верная «худышка».  – Зачем это мне?

— Для расширения кругозора. Иначе после окончания университета в достойное издание вас не возьмут, не потянете.

— Это приговор? – не унимается «блонда».

— И хорошим журналистом вам  не стать, — делаю паузу, смотрю на группу. – Студиозусы прячут глаза и молчат. —  Кому не интересно — гуляйте,   — не выдерживаю и указываю на дверь. – Не буду забирать время.  Ваше в первую очередь, — говорю персонально «блонде». — Прошу!

— Была нужда, — кривит она тонкие губы.  «Худюшка» пробует что-то сказать мне, может извиниться за «блонду», но та не дает ей этого сделать, тащит в коридор. Вся группа начинает одновременно говорить, возмущаться.

— С вашего позволения продолжу, — снова принимаю я командование на себя. — У меня другая задача: возможно, мои  советы когда-нибудь помогут вам выжить в сложных условиях и не обязательно – на войне. Это не касается тех, кто, получив диплом, рванет в пресс-службы, в помощники депутатов и на прочие лакейские должности,  – даже пробую шутить: — А пока в нашей группе небоевые потери. Вернемся в Тбилиси: Есть погибшие и у нацгвардии Китовани.

В коридоре раздается звонок. Группа дружно уходит на перемену. Ко мне подсаживается староста.

— Я хотела бы извиниться за…, — тихо говорит Даша. – Она всегда все портит. Считает себя лидером. И где только можно демонстрирует свое превосходство.

— Мне знаком такой тип людей, — успокаиваю девушку. – Пытаюсь сказать еще что-то деликатное, но не успеваю закончить фразу. Группа возвращается. «Итальянка» Нина берет портфельчик и перебирается поближе ко мне, на первую парту. Это уже интересно.

Продолжаю семинар.

…Очередной «грузинский» день позади.

Здание Гостелерадио обесточено, как и близлежащие дома. Охране удалось запустить аварийный дизель. Сижу у дверей телетайпной, свет горит только в коридоре, и набираю ставший ненавистным номер телефона. В ответ — короткие гудки. А за окном по кругу ярко освещенной площади бурным потоком движется вереница машин. За ней перемигиваются огни большого города, а здесь темнота и вооруженный конфликт. Днем еще и воду отключили.

Внизу у дома что-то грохочет. Похоже на выстрел. В ответ рявкает пушка. От ударной волны лопается толстое оконное стекло. В мою сторону летят осколки. К счастью — не долетают.

Выхожу на улицу, где собираются любопытные.

Любопытство свойственно грузинам. Обычно при выстрелах люди разбегаются, а в Тбилиси все происходит с точностью до наоборот. Горожане собираются: посмотреть, что случилось, затем устраивают шумное обсуждение.

— Вон из той квартиры парня зацепило. Вышел на балкон посмотреть и получил, — тыкает пальцем в пятиэтажку толстый старик в шапочке свана.

— Нет, с того балкона…

Стоило мне сделать несколько шагов, как раздается автоматная очередь. За секунду до нее, меня кто-то сильно толкает. Падаю носом в клумбу. Надо мной в стену впивается пуля. Некоторое время лежу без движения, потом поднимаюсь и вижу своего спасителя.

— Здравствуйте, Харченко, — говорит мне незнакомец в кожанке. – Мне вас рекомендовал полковник Ольшанский. Знаете такого?

— Начальника Дома офицеров? Знаю.

Вижу на газоне развороченный металл… Кладу в карман еще горячий металл – на память: «Пуля к пуле не пристает», — говорили мне ветераны-фронтовики. И чувствую, как по спине побежали лохматые, как азиатские пауки, мурашки страха.

— Ольшанский сказал: вы можете мне помочь. Извините, не представился: подполковник Дубницкий. Роман. Из штаба… Друзья зовут меня просто РД. Запомнить легко —  рюкзак десантника, — смеется он. —  Есть о чем поговорить. До встречи в Доме офицеров. Кстати, отдайте-ка мне ваш сувенир, —  протягивает руку подполковник. – У нас, в Кандагаре, говорили: пуля к пуле пристает…

Чувствую крепкое пожатие руки РД.

Не замечаю , как при этих словах напряглась староста. На лице Даши застыла маска грусти и внутренней боли.

…В аппаратной Кочетков решил тряхнуть стариной. Вспомнил, что когда-то работал мастером по обслуживанию телетайпов. Альберт упорно возится со старым, затянутым паутиной, аппаратом, который упорно не хочет включиться. Но в тишине глубокой ночи он с грохотом и звяканьем  при переходе на новую строчку, напомнил о себе. Принял из Москвы тесты, «служебки» руководителям региональных отделений, затем пошел повтор сокращенных информаций – все, что накопилось за минувшие сутки. От его шума в аппаратную ворвалась вооруженная охрана. Увидев нас, парни успокоились.

Радуемся, что можно передать в редакцию оперативную информацию, репортажи, зарисовки, короткие интервью о происходящем в Тбилиси. Но счастье оказалось недолгим. Специалисты Минсвязи Грузии, обнаружив, что у нас заработал телетайп, отключают линию. Информационная блокада «последнего оплота демократии» продолжается.

— Какие повороты! – восклицает Ленчик-панк. И  с интересом спрашивает: — Что было дальше?

Часть 3

…После Таллина, в котором я тогда жил, бурная ситуация в политической жизни Эстонии показалась мне весенним ручейком по сравнению с мощным потоком, бурлившем на проспекте Руставели. Интересно, что только здесь.

На параллельных улицах, как ни странно, текла тягучая и крикливая  жизнь. В одном из двориков старого Тбилиси даже готовились к свадьбе, накрывали столы, выставляли  кувшины с домашним вином. С началом противостояния на Руставели продавать алкоголь магазинам запрещено.

Ловлю себя на мысли: как быстро привыкаешь видеть вооруженных людей в гражданской одежде. За один день.

Тогда я впервые увидел гражданских людей с оружием. Это было на подступах к зданию Верховного Совета Грузии.

Проверив документы, парни из Кутаиси пропускают меня и Кочеткова за ограждение. Когда мы делаем несколько шагов, их командир кричит нам вслед: «Московский ТАСС – хороший ТАСС, Грузинский ТАСС совсем плохой…».

— «Клоуны», — хмыкнул  Джафаров, когда я рассказал ему этот эпизод, и продолжил возиться со своей телекамерой. После небольшой паузы говорит: — Знаешь, Харченко, раньше в Грузии ходил анекдот. Турист спрашивает: «Какой дом нужно построить в Кутаиси под цирк?» Ему отвечают: «Дом не нужен, надо  только улицы посыпать опилками…». Потому что в Кутаиси живут одни клоуны, — и Эдька крутит пальцы у виска.

«Клоуны» во всем пытаются походить на своих любимых киногероев из американских боевиков: ходят небрежно, автоматы  держат на плече рожком вверх — за затылком, носят черные рубашки, солнечные очки «авиатор», грызут зубочистки, небрежно сплевывая их через губу. Один из них раздобыл высокую американскую пилотку.  Когда шел по улице, любовался своим отражением в каждой  витрине, пока не забодал столб. Рассек лоб. Кровищи было…

— Не останавливайся и не оборачивайся, — тихо говорит Кочетков. Выходим на Руставели. Альберт советует мне не влезать в толпу митингующих, не подставлять спину, держаться ближе к домам. —  Местные знают все входы и выходы. Побегут, тебя затопчут… Иди, не бойся. Русских не трогают. Поговори с людьми, — напутствует меня коллега.

Главный проспект грузинской столицы превратился в огромную сцену, на которой, как мне кажется, идет бесконечный спектакль Театра абсурда. В каждом доме обосновался штаб, какой-нибудь  политической партии, а здесь их чертова туча. С серьезными лицами снуют мужчины и женщины, деловито раздают еще горячие листовки с обращениями к народу Грузии, к руководству России и США, а заодно – и ко всем жителям планеты Земля.

По самому проспекту мимо баррикад вальяжно прогуливаются горожане, некоторые целыми семьями, даже с маленькими детьми. Обсуждают последние события, словно они происходят не в их родном городе, а  где-то там, на Альфа Центавре.

У Дома правительства продолжается круглосуточный многолюдный митинг сторонников Гамсахурдии. Сюда на автобусах привозят людей даже из отдаленных районов. Некоторые из них по отношению к оппозиции настроены агрессивно.

— Особой жестокостью отличается батальон из Зугдиди, — предупреждал меня Кочетков. —  Он должен прибыть сегодня.

По вечерам, когда устают крикливые ораторы, организаторы митинга ставят перед микрофоном детей. Школьники и совсем малыши в коротких штанишках читают патриотические стихи. Затем, чтобы не образовалась длинная пауза, кто-то играет на гармошке. Митингующие начинают петь длинные заунывные песни. Под них хочется выпить и завыть.

На места вероятных столкновений заранее выдвинулись бригады  карет «скорой помощи» — они всегда знают: что и когда будет. Раскладывают носилки, достают аптечки и спокойно ждут, когда все это  понадобится. Конфликтующие толпы на Руставели лезут «стенка на стенку». Давка. Размахнуться, чтобы нанести удар, не получается.  Тогда вверх, как змеи, взлетают сжатые в кулаки руки и с силой обрушиваются на головы оппонентов.  Кровь и синяки, крики, ругань.

— Кому это нужно? – спрашивает меня «итальянка» Нина. – Или это сопутствующие свержению президента моменты?

Этим же вопросом задается невысокий пожилой человек в добротном сером в полоску пиджаке: — Разве для этого я голосовал за Звиада?

Профессор Ираклий — руководитель научной группы одного из тбилисских вузов, тяжело вздохнув,  рассказывает мне, что отправил семью в деревню к родственникам, «а сам остался в Тбилиси, защищать демократию».

— На выборах Гамсахурдия получил огромный процент голосов избирателей, но прошло немного времени, образовалась мощная оппозиция, в которую вошли многие его бывшие сторонники, — говорит спутник Ираклия — седой, как главный герой популярного грузинского боевика «Берега», человек. — Знаешь, единство крови еще не говорит о единстве взглядов. Мне хочется, чтобы ты, журналист, разобрался, понял, кто здесь за кого и почему? Еще год назад я и представить не мог, в какой страшный тупик заведет мою любимую Грузию Звиади.

— Серьезные люди не хотят иметь с нами дело, — добавляет Ираклий.

Эти слова уважаемых людей находят подтверждение в штабе оппозиции. Здесь  я встречал многих известных грузинских политиков, любимых в Советском Союзе артистов  театра и кино, певцов. — Что творилось на Руставели второго  сентября! – отчаянно жестикулирует профессор. — Участники митинга Национально-демократической партии Грузии – НДПГ, с Георгием Чантурия во главе, потребовали отставки Гамсахурдии и правительства. Их поддержали 25 политических партий (!). И тут наш грузинский ОМОН начал стрелять в митингующих, лупить их дубинками. Дато, расскажи корреспонденту, ты же все видел сам…

…Через динамики, стоящие на широком подоконнике старинного особняка, разносятся взволнованные слова: «…Грузия никогда не примирится с проявлением любой формы тоталитаризма…».

Обращение к Президенту РФ Борису Ельцину зачитывает маленькая хрупкая женщина Ирина Саришвили – пресс-секретарь НДПГ и супруга Чантурии. А он в этот момент отвечает на вопросы японских журналистов.

Тогда Георгий еще не знал, что в этот сентябрьский день ему не удастся встретиться в Москве с вице-президентом России Руцким и послом США Страуссом. А он хотел рассказать миру правду о происходящем в Грузии.

Через двадцать минут после взлета экипаж «Ту-154», на борту которого находился лидер НДПГ, получит приказ срочно вернуться в тбилисский аэропорт.

Многотонная махина с полными баками, по личному распоряжению Гамсахурдии, пойдет на снижение в нарушение всех существующих правил техники безопасности. Без него вряд ли кто осмелился подвергнуть смертельному риску экипаж и больше сотни пассажиров.

— Такого ужаса я еще не испытывала, — сказала мне Сильви, возвращавшаяся этим же рейсом в московское представительство France presse. – Алекс, как все кричали!.. Какая сумасшедшая боль в ушах! – зажала она голову руками, словно еще раз перенося это жуткое приземление.

В аэропорту Чантурию и его жену задерживают. Ирину скоро отпустят, а Георгий останется за решеткой. Ему удастся передать на волю записку. «Имеется возможность моего физического устранения…. Если это произойдет, то вина в случившемся полностью ляжет на президента Грузии Звиада Гамсахурдию и его приспешников…», — переводит Саришвили нам с Кочетковым слова мужа.

У Дома правительства бушуют сотни людей разных возрастов. Громко сигналят кареты «Скорой помощи». Пузатый полковник милиции хватает меня за плечи и пропихивает к перегородившим проспект автобусам:

— Уходи отсюда, корреспондент! Опасно!..

— Что случилось?

Но полковника уже нет. Через несколько минут все становится ясно.

И в Москву уходит наше с Альбертом сообщение: «Попытка начать голодовку у Дома правительства с требованием освободить политических заключенных жестоко пресечена. Более сорока членов НДПГ избиты сотрудниками милиции и молодыми людьми в штатском. Среди пострадавших Ирина Саришвили…»

Но это еще цветочки. «Все на защиту парламента и президента!». Этот призыв Гамсахурдии привел ночью на проспекте Руставели к массовым столкновениям его сторонников и оппонентов. Сотни людей сходились «стенка на стенку». Противников президента выбрасывали из окон старинных домов. Официальная версия свелась к тому, что «… граждане вытеснили пикеты оппозиционеров и очистили проспект от баррикад. Госпитализированы десятки человек».

— Жители Кавказа объединяются, — заявил президент. – Сегодня к нам на помощь прибыл отряд патриотов из Чечни!..».

Утро. Тепло. Иду по проспекту Руставели, а передо мной медленно едут поливочные машины, смывают следы страшных ночных событий. Кто-то вскапывает затоптанные газоны.

Встречаемся с Кочетковым в условленном месте и спешим к зданию Гостелерадио. К оппозиции…

…На очередной пресс-конференции Сигуа подчеркивает, что главным требованием демократических сил остается отставка президента. Среди предложений по стабилизации обстановки Тенгиз называет «либерализацию СМИ, немедленное освобождение всех политзаключенных, возобновление работы сессии парламента с ее прямой трансляцией…». Альберт чуть ли не на коленке, слово в слово,  загоняет выступление Сигуа в очередное сообщение. Я на ходу его дополняю и сразу отправляю этот горячий «пирожок с мясом» в Москву.

— Потрясно! – не скрывает эмоции Ленчик-панк. Он уже забыл про плейер, про «Короля и Шута». Эрокезом, как антенной, ловит каждое мое слово.

— Что тут потрясного? Обычная репортерская работа,  —  рассуждает «бобер».

— Не забывай, Женя, в каких условиях и сколько дней и ночей подряд  работают тассовцы. В самом деле – класс! – ставит его на место Даша. – Ты  физически, смог бы так?

Мысленно благодарю ее за поддержку.

В самом здании Гостелерадио раздают перевязочные пакеты, медикаменты, противогазы – не исключена вероятность газовой атаки. Столик с медикаментами появляется и перед входом в пресс-центр.

Рыжий, как апельсин, офицер нацгвардии, в недавнем прошлом майор ГРУ Советской Армии, подходит к нам с Кочетковым:

— Вы были единственными журналистами, которым мы разрешали находиться здесь круглосуточно. Сегодня уходите. Есть информация о штурме. На помощь Гамсахурдии пришел отряд чеченцев. Нохчи с вами церемониться не будут!…

Заканчиваем свои дела. Китовани, он как всегда тщательно выбрит и в белоснежной рубашке, рассказывает Альберту свое видение ситуации. Теперь можно и уходить.

В коридоре на табуретке сидит тот самый рыжий «грушник» и механически набивает патронами магазины автомата.

Не знаю, что заставляет меня остановиться и оглянуться.

— И что вы увидели? – с придыханием спрашивает «итальянка» Нина.

Офицер  смотрит на меня. В его глазах что-то сверхъестественное! Все, кроме обреченности. Это взгляд человека, сделавшего важный выбор.  Достаю из кармана подаренный местным Ромео патрон, возвращаюсь и кладу его на колени майору…

— Один патрон ни на что не влияет, — хорохорится «бобер».- Разве что застрелиться.

— Это в кино, а тут… Во-первых надо иметь то, из чего стрелять, — останавливает его дочка офицера.

А я сам до сих пор не могу объяснить свой поступок. Рядом с рыжим майором высилась гора цинков с патронами.

— Наверное, захотелось, чтобы он почувствовал мою поддержку, — честно говорю студентам.

— Журналист всегда должен быть нейтральным наблюдателем, —  влезает «карелка».

— Знаете, помимо того, что «должен», у журналиста есть совесть и свое видение ситуации.  Я был на стороне светлых сил.

— Вы что, нас испытываете? – спрашивает «итальянка» Нина.  Она мне определенно нравится.

— Решайте сами. Можете относиться к моему поступку, как сочтете нужным.

Альберт предлагает пойти к его знакомым – горноспасателям. У них база над городом, на базе Станкостроительного института.

Не бритые, в мятой одежде и несвежих рубашках, мы выглядим бомжами. Когда нам удается выбраться из здания Гостелерадио в город, на краю базара нас окликает холеный торгаш.

— Эй, русские, хотите заработать на бутылку? Надо бетон под фундамент залить. Хорошо заплачу, — скалясь, он достает из кармана толстую пачку денег…

У спасателей нас ожидает радушный прием добрых и сильных людей, постоянно сталкивающихся с опасностью и человеческой бедой. Горячий душ возвращает меня к жизни. Парни выдают нам еще запечатанные в целлофан спальные комплекты в сине-белую клетку – материальная помощь из Голландии.  И вот уже накрыт стол. В стаканах плещется вино. В последние дни в здании Гостелерадио с едой стало совсем плохо.

Когда друзья-спасатели узнают, что я родом из Таллина, начинаются традиционные ахи и вздохи, воспоминания о европейском городе, варьете «Виру» с парижским канканом, ночных барах, белокурых эстонках.

— Как же я влюбился тогда, — закатывает глаза радист Гиви. – Она училась в консерватории. Мы говорили о музыке, ходили на премьеру балета в театр «Эстония», кормили белок в парке на побережье, сидели в шикарном охотничьем ресторане.

— Тебе бы только покушать, Гиви. И что дальше? — навострили уши сидящие за столом.

— Ничего. Командировка закончилась, — радист под хохот заканчивает свой рассказ. И предлагает нам: — Ребята, хотите взглянуть на мое хозяйство?

Он открывает дверь и мы оказываемся в комнате до потолка набитой радиоаппаратурой,  инструкциями, позывными.

— Со всем миром могу разговаривать, — гордо сообщает Гиви.

— А с Москвой? – спрашивает Кречетов.

— Давай попробуем.

— Не передавай, а пиши: «Тбилиси (число) ТАСС. Корреспонденты ТАСС Альберт Кречетов и Александр Харченко погибли. Просят замену!..».

— Действительно так было, — делает глаза  «итальянка» Нина. — Вы серьезно?

— Как никогда.

Потом Альберт отвечает на молчаливый вопрос радиста:  – Когда это произойдет, сообщишь в нашу редакцию. А теперь для передачи: «Всем, кто нас слышит! Просим передать в Москву, ТАСС, Тверской бульвар… следующее сообщение…».

Этот текст с пометкой японского радиолюбителя с Окинавы, спустя несколько дней, уже в Москве, мне вручил дежурный редактор на Главном выпуске.

— Какой сюр! – выдыхает Ленчик панк. – Это же классное кино. Пальмовая ветвь Каннского фестиваля

Он смотрит на «итальянку» Нину и заявляет: — В нем ты бы могла сыграть француженку Сильви… Точно!

Никакого штурма не будет. Мы возвращаемся в здание Гостелерадио.

Альберт узнает, что вышедшая из подчинения президента национальная гвардия должна сдать оружие. До 12 часов 3 октября.

— Этот приказ я не выполню, — говорит нам Китовани. — Мы просто уйдем из города. Если против оппозиции начнутся репрессии, мои гвардейцы будут в Тбилиси через пятнадцать минут.

И неожиданно предлагает мне:

— Пойдем с нами. Здесь оставаться опасно. Связь? У меня есть армейская радиостанция.

Генерал Китовани еще не знает, что моя командировка закончилась.

— Поезд отпадает, самолет тоже, — размышлял Кочетков. – Люди Гамсахурдии очень злы на нас…

Вспоминаю о РД. Несколько раз я делился с ним оперативной информацией и своими соображениями по ситуации. Пару раз выпивали в Доме офицеров. А заместитель Ольшанского Татьяна даже сфотографировала нашу компанию его «Зенитом».

— Едем на военный аэродром, после обеда будет «Тушка» на Москву, — предполагает подполковник и смотрит на часы. – За мной сейчас придет машина.

Диспетчер полетов сбивает мой «дембельский» настрой:

— На Москву ничего нет. До завтра точно. Идите в гостиницу. Отдыхайте.

Часть 4

Студенты отправились в буфет. Отпросились за десять минут до звонка. «потом очередь будет и пирожки кончатся…».

Сижу в аудитории. За окном усилился дождь. Идти никуда  не хочется. Мысленно возвращаюсь на военный аэродром в Тбилиси.

Чертовски хочется есть. Сосед по номеру – командировочный майор из Челябинска, ушел на ужин в столовую. Счастливчик. У него талоны, а я «сосу лапу». Надо было попросить, чтобы хлеба принес. Излишняя стеснительность мне вредит. Поэтому забираюсь под одеяло и пробую уснуть.

За минувшую командировку во мне развилось чувство опасности. Вот и сейчас сквозь сон слышу взрывы и пальбу. Хочу с кем-нибудь этим поделиться. Толкаю мирно храпящего на соседней койке челябинца:

— Похоже, нацгвардия воюет…

Далекий от войны уралец, переворачивается на другой бок, сонно бормочет: «Какой бой? Ерунда. Это – гроза… Спи!».

Но грохот где-то там, на берегу Тбилисского моря мне не приснился. Утром это подтвердил коллега РД., который принес мне талоны на завтрак и обед.

Когда вернулся из столовой, диспетчеры посоветовали идти на летное поле.

— Там штабная «Тушка» Минобороны пустая. Генерал-лейтенант  возвращается. Повезет, заберет с собой…

Несколько часов я, как дрессированный пес, смиренно сидел под надоевшим солнцем у кромки взлетной полосы. Когда к «ТУшке» подъехала черная «Волга», из которой вылез представитель Минобороны, подбежл к нему.

— Товарищ генерал, я – журналист из Москвы. Здесь был в командировке. Пожалуйста, возьмите! Мне очень нужно в редакцию! Мне обещал подполковник из разведотдела…

И тут я понимаю, что совершил ошибку.

— С каких это пор я должен подчиняться какому-то подполковнику? – надменно произносит генерал и отворачивается к сопровождающему его офицеру.

Я не выдерживаю:

— Посылать меня под пули в этот гребаный Тбилиси, так будьте любезны. А назад Родина не берет? – на одном дыхании выдаю я,  поднимаю с травы сумку и  направляюсь в сторону диспетчерской.

Делаю паузу и смотрю, с каким интересом  студенты ждут продолжения этой истории.

— Корреспондент, вернуться! На борт, — гремит генерал.

— Нахальство  – вторая натура? – замечает «карелка».

Я долго глядел на бесконечную синеву в иллюминаторе и радовался, что командировка в Тбилиси закончилась, но это оказалось далеко не так…

— Что было дальше? – зашумела группа, хотя уже прозвенел звонок,  и студенты могли отправиться по своим делам, но все остались. И я продолжил.

Лезгинка под аккомпанемент «Калашникова»

Не успел вернуться в Таллин, как раздался телефонный звонок из Москвы.

— Привет, Саша! Как смотришь, чтобы отправиться в Грозный? Там твой «земляк» из Тарту Дудаев разбушевался, — слышится в трубке голос руководителя Редакции военной и политической информации.

— У меня еще выстиранные джинсы не высохли.

— За ночь высохнут. На коллегии решили отправить именно тебя, потому что ты знаешь «мятежника».

И я отправился в Грозный – чтобы подстраховать нашего собкора Шарипа Асуева в прямом смысле опасной для него и его семьи обстановке.

В непризнанной Чеченской Республике  в конце октября намечались выборы первого президента. Задолго до этого всем было ясно: генерал-майор авиации Дудаев, прибывший на родину из эстонского города Тарту, где командовал стратегической дивизией тяжелых бомбардировщиков, «обречен» на эту должность.

Джохара Мусаевича я встретил в здании бывшего Грозненского горкома КПСС. Невысокого роста, в шикарном темно-синем костюме и в  шляпе. По лицу разбежались две тонкие полоски усов итальянского мафиози. Он смотрит на меня снизу вверх и говорит:

— Я вас по Эстонии не помню.

— Как же, а помните, как солдат из батальона аэродромного обслуживания угнал бензовоз, пьяный носился по Тарту, врезался в бетонный столб и сгорел? Я приезжал, брал у вас интервью…

— Это был не мой солдат, — чуть не задохнулся Дудаев. – Вспомнил. Вы – Харченко. Потом еще были у нас на учениях, — и уже потеплевшим голосом спрашивает: — Что привело в Грозный?

— Предстоящие выборы

— Очень хорошо, — генерал дружески хлопает меня по плечу, как старого знакомого.

Шарип Асуев оказался отличным парнем. С первых минут нашей встречи мне показалось, что мы знакомы тысячу лет.

До дня выборов президента еще есть время. И тут все началось: сон по три-четыре часа в сутки, утренние обзоры местных газет для Москвы, днем сбор текущей информацию. Вечером – застолье. Мирная стрельба за окном…

Именно тогда, в Грозном, я почувствовал, что такое настоящее чеченское гостеприимство. Это — бесконечные встречи с огромным количеством людей, которые откровенно радуются гостю.

Шарип знакомит меня со своими друзьями. Все они учились в Москве на разных факультетах МГУ – от журналистики до философского.

Каждая наша встреча заканчивается длинными разговорами и даже спорами о международной политике, мире и войне, отношениях Чечни с Россией.

Вот и сегодня поздно вечером мы приехали к Мусе – главному редактору республиканской газеты. В Тбилиси я уже привык видеть гражданских людей с оружием. В Грозном та же картина.

В коридоре перед окном скучал здоровенный охранник с пулеметом. В гостиной был накрыт стол, за которым сидели мужчины, о чем-то переговаривались вполголоса.  Потеснились, освобождая нам места.

Жена хозяина – также выпускница МГУ,  свободной рукой держит край легкого платка, закрывающего лицо.   Другой ставит перед нами тарелки с галушками, пиалу с чесночным соусом, пододвигает перья зеленого лука. В центре стола на подносе лежат куски вареной говядины. Все вместе – это  чеченское национальное блюдо жижиг-галнаш /«мясо-галушки»/.

Я по наивности спрашиваю Мусу:

— Может пригласить супругу за стол?

На что сидящий рядом Шарип шепчет мне на ухо:

— У нас не принято.

Тогда поговорим о том, что принято.

Во время застолий я хорошо уяснил: в разговоре с чеченцами не должно врать. Лучше промолчи. Если они почувствуют ложь, доверия к тебе не будет. Никогда! И это в дальнейшем не раз спасало мне жизнь.

И все это перемешивается с дружескими тостами. Хотя пусты прилавки магазинов, а на рынке цены кусаются,  столы ломятся от еды и выпивки.  Пьем и дуэтом поем с Шарипом: «…Я хотел въехать в город на белом коне,/ Да хозяйка корчмы улыбнулась мне…». Эта песня Малинина стала лейтмотивом всей моей первой поездки в Грозный.

— А сколько их было всего? – спрашивает Даша.

— Включая две чеченские войны – более двадцати.

— Надо же, —  выдыхает «итальянка» Нина и с уважением смотрит на меня.

В те дни в Грозном кипели два круглосуточных митинга.

На площади Свободы, где собираются сторонники генерала Дудаева, царит ликование, звучит зажигательная лезгинка. Мужчины хлопают в ладоши, всячески поддерживают парня в черной бурке и красивую девушку в длинном национальном платье.

На здании Совмина красуется цитата из Корана: «Сейте мир между вами. Мохаммед». Рядом лозунг: «Маршо е ожал!» — «Свобода или смерть!».

На меня никто не обращал внимания.

— А вы не думали, что в любой момент могли получить по зубам, как русский, — спрашивает «карелка».

— Нет, в целом обстановка была шумная, но мирная.

Стоящие рядом мужчины начинают раскачиваться, а затем вприпрыжку быстро бегут по  кругу. Их движения ритмичны. Они хлопают в ладоши, отбивая ритм танца. Громко, нараспев повторяют: «Ля илляха илля-ллах!».

— Восхваляют Аллаха.  Это «зикр», что значит «память», — поясняет мне друг Асуева преподаватель философии Зияд, и словно читает по книге:  — Чувство причастности к вечности, сплачивает. «Зикр» это — покаяние, поминание себя, своих прегрешений и добрых дел. Молитвенное поминание имен Божьих. Все они — перечень достоинств и добродетелей, которые должны быть у людей.

— А вам не хотелось присоединиться к ним? – неожиданно спрашивает «дюймовочка».

— И побегать с ними, наэлектризовать себя, — вторит ей «бобер» Евгений. – Вы бы получили дополнительный прилив сил, необходимый в командировке.

— Думаю, мусульмане бы не поняли. А так казалось, на меня и на камеру фотокорреспондента журнала «Огонек» Марка Штейнбока никто на площади Свободы не реагировал.

Старый чеченец, заметив, что я делаю пометки в блокноте, подходит и говорит, что знает Дудаева.

— Однажды я спросил его: «Джохар, если ты станешь президентом, жизнь нашего народа станет лучше?». И он ответил: «Да!». «Я верю первому и единственному генералу-чеченцу с 1917 года».

Гвардейцы хвастаются друг перед другом пистолетами, пулеметами, автоматами. На некоторых из них висят «шмайсеры» времен Великой Отечественной войны, найденные в схронах горных егерей из немецкой дивизии «Эдельвейс». Самым престижным в Грозном в те дни был пистолет Стечкина. За него давали автомобиль.

— Неужели никто и представить не мог, к какой беде приведет правление Дудаева, — спрашивает Ленчик-панк.

На площади, которая еще недавно носила имя Ленина, а теперь это площадь шейха Мансура, шумела оппозиция. Здесь собирался весь цвет чеченской интеллигенции. Звучали лозунги: «Нет выборам под дулами автоматов!», «Общенациональный конгресс чеченского народа, не выступайте от его имени!». Между митингующими метров четыреста.

— Чеченцы боятся друг друга больше, чем иноплеменника! Если прольется кровь, весь род убийцы будет уничтожен, — сурово говорит мне горбатый старик. — Таков наш закон.

Из рук в руки передается открытое письмо Дудаеву учительницы Марет. Я читал его: «Всем живущим в Чечено-Ингушетии вы не соотечественник, так как всю жизнь прожили на чужбине, делая себе карьеру… Когда нас в тридцатиградусный мороз разгоняли струей холодной воды с площадей за наши справедливые требования, вот тогда надо было бороться за независимость народа, а не теперь, когда перестройка дала нам все свободы… Где вы были тогда? Почему вы не знали о положении своего народа? А если знали, почему вы продолжали преданно служить советскому режиму, оставаться в рядах Коммунистической партии?.. Вот почему я не могу назвать вас соотечественником…». «Я не могу назвать вас мусульманином, отец и мать священны в Коране. А мы хорошо знаем, что ни одна мать-мусульманка не даст благословения сыну на брак с христианкой (как бы хорошо она не готовила жижиг-галнаш). Вы – сын, который ослушался своих родителей. Вы всю жизнь прожили с русской женой без веры, без молитвы. И я больше чем уверена, что вы не умеете читать молитвы. Так какой же вы мусульманин? То, что вы человек нечестный – это мне понятно: может вы поэтому не смотрите нам в глаза…»

За несколько дней до голосования Народный депутат СССР Сажи Умалатова сказала мне в интервью:

— Пишите. Выборы, конечно, незаконны, но пусть бы они уже прошли. Надо сделать все, чтобы разрядить обстановку. Вы же видите – никто не работает. И каждый мнит себя президентом. И кто бы им ни стал, противостояние будет. Самое страшное в моей республике…

Салман Садаев — член Шариатского суда из села Старая Сунжа, заявляет мне: «Мы не хотим крови и не собираемся воевать, но народ решил самоопределиться и имеет на это право». 67-летний чеченец участвовал в собрании представителей старейшин и мусульманского духовенства республики. Он знает, о чем говорит: «Призываем противоборствующие силы решать все проблемы только мирным путем!..».

До выборов еще было время. Преподаватель Грозненского госуниверситета Лема попросил меня встретиться с первым курсом факультета журналистики. И я с удовольствием рассказывал молодым чеченцам и ингушам, о работе информагентства, жанрах, советовал, как писать.

— И как же? – интересуется «кудряшка».

— Всегда начинать с оперативного повода.  Уже в первом абзаце должны быть ответы на вопросы: кто? где? когда? и что? А дальше, представьте, вы пишете мне письмо: «Уважаемый, Александр Антонович!…». Потом рассказываете тему и убираете «Уважаемый…», обращения ко мне в других местах и  получите  готовый текст, как скульптура, с которой ваятель снял гипс с бронзовой фигуры.

— Надо попробовать по этой технологии, — тряхнула головой «карелка». – В среду Токареву  репортаж сдавать…

Прощаясь, пожелал  ребятам: постоянно расширяйте свой кругозор – больше читайте (увеличивайте словарный запас), ходите в музеи, в картинные галереи, смотрите лучшие ленты мирового кино. Здесь преподаватели вам не помогут. Могут только вывести вас на правильный курс, как штурман корабль в мировом океане.

— И много у них было вопросов? – спрашивает Даша.

— Больше, чем  у вас ко мне.

А белого коня и всадника, словно из песни Малинина,  я встретил в день выборов президента Чечни. Он приехал из горного села на избирательный участок.

Мовлади Удугов — ближайший сподвижник Дудаева, дал мне  машину с водителем.

— Для того, чтобы он присматривал за вами? – фантазирует Ленчик-панк.

— Не без этого.

— А как же Асуев?

— У него корпунктовская «Волга». Не могли же мы вдвоем ездить по одному маршруту – картина выборов была бы не полной.

Я мотался по избирательным участкам, митингам, разговаривал с участниками этой кампании. Шарип «окучивал» начальников, известных политических и общественных деятелей.

— «Окучивал» — хорошее слово – надо запомнить, — улыбается «бобер» и что-то записывает в блокнот.

— Я голосовала за мир, чтобы только не убивали, — говорила мне, плача, пожилая русская женщина. – Если будущий президент поведет умную политику, все будет хорошо. А так: русские уезжают отсюда. Боятся за своих детей, за себя.

Не все в Чечне радовались победе Дудаева.

Среди его оппонентов особенно выделялся председатель исполкома Шалинского района:

— Мнение однозначно: это были выборы в несуществующую республику. Это противоречит законодательству и здравому смыслу. В выборах участвовало мизерное число людей.

Об этом заявили мне еще несколько председателей райисполкомов, которых я встретил в его кабинете.

— Эти выборы вызывают возмущение и чувство бессилия, — подошел ко мне  знакомый преподаватель университета.

Позже российский парламент признал эти выборы недействительными.

В Грозном, когда стали известны результаты голосования, сторонники Дудаева начали палить в воздух из всего, что могло стрелять.

…Представив эту картину, «пышка» зажмурилась, даже закрыла уши ладошками. Впечатлительная мамзель!

Стоящий рядом со мной, завороженный толпой, парнишка лет шестнадцати, снял с плеча автомат и засадил в небо длинную трассирующую очередь. По чеченскому обычаю так салютуют на свадьбах или при рождении ребенка, на праздниках.

Пожилой чеченец с испещренными глубокими морщинами лицом в высокой каракулевой папахе и шикарном кожаном пальто подошел к гвардейцу и попросил автомат.

— Зачем?

— Хочу один раз выстрелить за Джохара.

Гвардеец устанавливает оружие на одиночный выстрел и протягивает ему автомат:

— Давай, отец!

Выстрел. Довольные улыбки на лицах обоих. Чавкает планка предохранителя. Стрелявший возвращает «калаш» хозяину. Торжественно, как саблю — с двух рук, и с чувством собственного достоинства продолжает свой путь.

Часть 5